Как-то раз Платон зашел в бар… Понимание философии через шутки - Томас Каткарт

Экзистенциалисты, однако, проводят очень четкую грань между экзистенциальными страхами, такими, как страх смерти, которые они считают основой человеческого существования, и обычными неврозами тревогами, такими, как у Нормана:

Увидев врача, Норман, тяжело дыша, подошел к нему:

— Доктор, я уверен: у меня больная печень!

— Что за глупость? — удивился врач. — Если бы у вас была больная печень, вы бы об этом не знали. Болезни печени совершенно бессимптомны, больные не чувствуют никакого дискомфорта.

— Вот-вот! — воскликнул Норман. — Вы в точности описали мои симптомы!

Немецкий философ XX века Мартин Хайдеггер ответил бы на это: «Норман, ты называешь это тревогой? Значит, ты еще не жил! Потому что под жизнью я подразумеваю ежесекундные мысли о смерти!» Хайдеггер дошел до того, что назвал человеческое существование — «бытие-к-смерти». По его мнению, чтобы жить истинной жизнью, мы должны без экивоков принять факт собственной смертности и взять на себя ответственность за то, чтобы провести жизнь, полную смысла, все время оставаясь в тени предстоящего ухода. Мы не должны избегать тревоги и складывать с себя ответственность, отрицая самый факт смерти.

Трое друзей, погибших в автокатастрофе, встречаются на вводной лекции на небесах. Ангел, ведущий собрание, просит каждого из них сказать, какие слова он хотел бы услышать о себе от родных и друзей, лежа в гробу.

— Я хотел бы, чтобы они сказали, что я был отличным врачом и прекрасным семьянином, — говорит один.

— Я хотел бы услышать, что моя работа учителем помогла изменить к лучшему жизни многих детей, — признался второй.

— А я, — заявил третий, — хотел бы, чтобы кто-нибудь сказал: «Смотри, смотри! Он шевелится!»

Для Хайдеггера жизнь в тени смерти — не просто признак высокого мужества, а единственный способ истинного существования, поскольку наша очередь может подойти в любую минуту.

Человек просит гадалку рассказать ему, каков из себя рай. Она задумчиво смотрит в хрустальный шар, и, наконец, произносит:

— Что ж, у меня для вас есть две новости, хорошая и плохая. Хорошая — в раю есть несколько отличных полей для гольфа.

— Ух, как здорово! А что за плохая новость?

— Завтра в половине девятого утра вы должны будете открыть игру.

Что, вы все еще отрицаете смерть? Тогда вот вам еще:

Художник: Ну, как продаются мои картины?

Галерист: У меня для вас есть две новости, хорошая и плохая. Вчера ко мне пришел клиент и спросил, поднимется ли цена на ваши работы после вашей смерти. Я ответил, что да, и он скупил все ваши полотна, которые у меня были.

Художник: Ух ты, класс! А что за плохая новость?

Галерист: Это был ваш лечащий врач.

«Вы когда-нибудь задумывались о том, чтобы стать уткой?»

Эта карикатура иллюстрирует ограниченность нашей свободы. Человек может возжелать стать Свидетелем Иеговы, но может ли он всерьез мечтать стать уткой? Однако в этой картинке скрыта еще одна экзистенциальная загадка: кем, скажите на милость, считают себя эти утки?

Тем не менее иногда нам приходится слышать истории, герои которых смотрят экзистенциальному страху смерти прямо в лицо и смеются над ним. Гильда Раднер[4] нашла в себе силы рассказать следующий анекдот перед аудиторией после того, как врачи диагностировали у нее терминальную стадию рака:

Раковая больная приходит на прием к онкологу, который заявляет ей:

— Что ж, похоже, мы больше ничего не можем сделать. Вам осталось жить лишь восемь часов. Идите домой и проведите их как можно лучше.

Вернувшись домой, женщина рассказывает мужу о приговоре врача и просит его:

— Дорогой, давай сегодня всю ночь заниматься любовью!

— Ты что, не знаешь, что для секса нужно соответствующее настроение, которое бывает далеко не всегда? Вот как раз сегодня я совершенно не расположен заниматься сексом.

— Но, дорогой! — просит она. — Это ведь мое последнее желание!

— Но я не хочу!

— Ну пожалуйста, милый!

— Хорошо тебе говорить! — недовольно произносит муж. — Тебе-то завтра с утра не вставать!

Стремление экзистенциалистов вновь и вновь подчеркнуть необходимость взглянуть в лицо смерти дало толчок движению помощи умирающим больным, в основу которого легла созданная в XX веке Элизабет Кюблер-Росс[5] философия биоэтики, провозглашающая честное приятие смерти.

Посетитель в ресторане: А каким образом вы готовите кур?

Повар: О, ничего особенного! Мы просто говорим им, что они должны умереть.

Тассо: Почему ты смеешься? Я говорю об экзистенциальном страхе смерти, эго не повод для шуток.

Димитрий: О, есть вещи хуже смерти!

Тассо: Хуже смерти? Что же?

Димитрий: Тебе когда-нибудь приходилось провести целый вечер с Пифагором?

VII

Философия языка

Когда бывший президент Уильям Джефферсон Клинтон, отвечая на вопрос, произнес: «Все зависит от вашего определения понятия “было”», — он на самом деле осмыслял философию языка. Хотя, возможно, это занятие можно назвать и иначе.

Димитрий: Кажется, я наконец начинаю тебя понимать, Тассо! Все эти философские штучки — на самом деле лишь игра словами!

Тассо: Точно! Ты, похоже, действительно кое-что понял.

Димитрий: Значит, ты сам признаешь это! Философия — это только игра слов!

Тассо: Только игра слов? А как, по-твоему, еще можно заниматься философией — с помощью хрюканья и хихиканья?

Людвиг Витгенштейн, философ середины XX столетия, и его соратники из Оксфордского университета утверждали, что классические философские вопросы — о свободе воли, существовании Бога и так далее — оказались столь трудными лишь потому, что были сформулированы запутанным языком, способным любого сбить столку. Свою задачу как философов они видели в том, чтобы развязать языковые узлы, переформулировать вопросы и, соответственно, сделать практически лучшее из того, что можно сделать с любой загадкой, — разрешить ее.

К примеру, Декарт в XVII веке объявил, что человек состоит из разума и тела, при этом разум похож на призрака, заключенного в машине. Несколько столетий философы ломали голову над тем, что за сущность представляет собой этот призрак. Оксфордский философ, ученик Витгенштейна Гилберт Райл по этому поводу заявил: «Неправильный вопрос! Невозможно сказать, что это за сущность, поскольку это вовсе не сущность. Если мы приглядимся к тому, как мы описываем так называемые психические движения, мы увидим, что наши слова — лишь условные обозначения, описывающие поведение. Поэтому мы ничего не потеряем, если вообще отринем слово, обозначающее некое “место”, откуда, предположительно, берет исток наше поведение». Гилберт, дорогой, ты и вправду полагаешь, что решил проблему?

Молодой паре в следующем анекдоте тоже явно нужно было уточнить свой вопрос:

Молодые супруги, въехав в новую квартиру, решают переклеить обои в столовой. Зайдя в гости к соседу, у которого столовая такого же размера, они спрашивают его:

— Сколько рулонов обоев вы покупали для столовой?

— Семь, — отвечает он.

Парочка покупает семь рулонов дорогих обоев и приступает к оклейке. Однако уже к концу четвертого рулона работа была окончена. В раздражении они отправляются к соседу и заявляют:

— Мы последовали вашему совету, и у нас осталось три лишних рулона!

— И у вас тоже? — удивился сосед.

Упс!

Когда знаменитая писательница Гертруда Стайн лежала на смертном одре, ее подруга Алиса Токлас, наклонившись к ней, шепотом спросила:

— Каков же ответ, Гертруда?

— А каков вопрос? — переспросила Стайн.

Витгенштейн объяснял проблемы западной философии тем, что она была «околдована языком». Он имел в виду, что из-за неверного выбора слов мы зачастую неверно классифицируем явления. Нас приводят в тупик формулировки философских вопросов. К примеру, в своем основополагающем труде «Бытие и время» Хайдеггер обсуждает понятие «ничто» таким образом, как будто оно означает некое странное нечто. Вот еще один пример похожей лингвистической путаницы:

— Фредди, я желаю тебе прожить сто лет и еще три месяца!

— Спасибо, Алекс! Но почему три месяца?

— Я не хочу, чтобы ты умер неожиданно.